среда, 4 мая 2011 г.

Исповедь Зои Митрофановны

Привожу свою запись истории одной старушки, Зои Митрофановны, которая вспоминала свое детство и юность, пришедшиеся на годы Великой Отечественной войны и на послевоенный период. (Поскольку она выступала публично - на вечере, посвященном Дню Победы в Тургеневской библиотеке в Москве, 3 мая 2011 года, - то, думаю, я имею право на то, чтобы опубликовать конспект ее выступления.)


Мне было три года в 1942 году. Избы в моей деревне, которая находилась под Курском, сверху прикрыли камышовыми щитами, чтобы замаскировать их от немецких самолетов. У меня был старший брат шести лет и еще двое младших. Вся деревня в первом же налете сгорела.
Дело было недалеко от Прохоровки. Папа был железнодорожником, его взяли даже без форменного обмундирования вместе с другими мужчинами из деревни и погрузили на какой-то паровозик. Паровозик отъехал на некоторое расстояние до узловой станции, и его разбомбили. Все погибли, даже не вступив в бой. Папа выжил. Ему было 25 лет, на две недели он попал в плен. Пленных гнали как скот, не кормили, не давали воды. За эти две недели папа превратился в старика. Потом он бежал, вернулся, конечно, домой, а в нашей деревне уже были немцы. И он вернулся к своей работе на железной дороге. После сражения под Прохоровкой, когда деревню отбили у немцев, он продолжил работать на железной дороге.
В 1950 году ему припомнили то, что он работал при немцах, и сослали на Северо-Печерскую железную дорогу работать на прокладке пути. А старший мой брат, еще ребенок, погиб в перестрелке.
Шестьдесят лет под страхом! Я жила шестьдесят лет под страхом! Мне снилась война до последних лет. Хотя я была пионеркой, потом окончила институт, работала. Как можно все это было совместить - пропаганду и реальность?
1947 год - голод. Засуха. Невозможно даже истопить печь, потому что было запрещено рвать лозинки и ветки. Восемьсот литров молока - налогообложение. Где взять это молоко? На трудодни - стакан семечек. Я завидовала детдомовцам, которых привезли в 1949 году в нашу деревню. Они были в белых отглаженных рубашках. Я не имела даже трусиков, ходила в отцовских кальсонах.
И всю жизнь: "А, тебе хорошо, у тебя отец есть! Он в кустах отсиделся!"
Без паспортов жили. Нищета. Хотелось вырваться оттуда! В 1956 году [я уехала из деревни]. (Дословно это место у меня не записано, но в рассказе З. М. эта дата прозвучала. - А. К.)
Раздвоенность с детства. Дикое несоответствие того, чем были наши кумиры, и того, что нас окружало. Страх. Раздвоенность личности. Страх. Не приведи господи пережить такое нашим детям!

Наше раздвоенное сознание и преодоление сталинизма

Я подумала о том, что наше современное отношение к Великой Отечественной войне и политическим режимам нацистов и коммунистов всецело основывается на правиле «победителей не судят». При этом, по-моему, совершенно бесспорно, что оба режима были ужасными и не совместимыми с понятиями «свобода» и «счастье», и оба диктатора — Сталин и Гитлер — были откровенными чудовищами. Тем не менее почему-то в массовом сознании преступления нацистского режима воспринимаются как более тяжелые, чем преступления сталинского, хотя, в сущности, зло и мучения коснулись народов одинаково.
Я думаю, что историографические оценки этих режимов и их руководителей исторически обусловленны и возникли потому, что война закончилась так, а не иначе.
Предположим, получилось бы так, что Гитлер не покончил бы с собой в апреле 1945 года, видя, как быстро наступает конец его власти. А произошло бы, например, нечто иное: Гитлера в результате заговора или еще по какой-то причине отстранили бы от власти, а еще надежнее — убили. Тогда его преемники, уж на его-то фоне, были бы политически менее популярны и всесильны, чем он. Чтобы удержать власть, они постарались бы каким-либо образом прекратить войну с Советским Союзом (проиграв, ведь речь идет уже о 1945-м) и договориться с американцами (и мне кажется, что такой вариант был бы, наверное, в этих гипотетических условиях единственно возможным).
Далее события развивались бы так. Воображаемые гитлеровские преемники не стали бы разрушать нацистский режим как таковой и сделали все возможное, чтобы удержать его как наиболее для них выгодный с экономической и политической точек зрения. Они, как Хрущев, публично бы «раскаялись» в некоторых гитлеровских ошибках и постепенно трансформировали бы нацистский режим 30-х годов к более «умеренному варианту». Ну, то есть делали бы то же самое, как сталинские приспешники в 50—60-е годы. Это позволило бы нацистскому режиму существовать еще некоторое время, может быть, даже несколько десятилетий. Благодаря подобным изменениям в идеологии просуществовал после войны СССР. При таком исходе нацизм стал бы просто менее кровожаден и более консервативен.
Оценки гитлеровского режима в этих вымышленных условиях были бы совершенно иными, чем они даются сейчас в отечественной и мировой историографии. Осуждение политики Гитлера в таком варианте развития событий было бы неполным, половинчатым, потому что выжившие члены его свиты должны были бы неминуемо себя выгораживать.
В реальности придуманный мною процесс произошел в нашей стране: официальное осуждение Сталина в 50-е годы было, в сущности, несистемным и кратковременным, потому что люди из его окружения остались живы и у власти.
Как у нас, в этой придуманной мною послевоенной Германии критике подвергся бы буквально один человек и кое-кто из его окружения, а не сама система. Более того, об этом человеке все равно некоторые хвалебно бы отзывались — так совершенно безнаказанно отзываются у нас о Сталине даже публичные фигуры. Постепенно в официальной историографии личность Гитлера, как и личность Сталина в реальной действительности, постепенно утрачивала бы человекоподобие и становилась бы в общественном мнении нарицательным персонажем. Все негативные события в Германии 30—40-х годов чохом списывались бы лично на деятельность Гитлера. (Равно как и положительные приписывались бы лично ему и отдельным представителям его окружения, а не немецкому народу как таковому и конкретным талантливым специалистам.)
К счастью, мы победили гитлеровскую Германию, и преступления Гитлера, его окружения, нацистской партии и армии изучаются, и к ним привлекается вновь и вновь внимание неравнодушной общественности.
А вот сталинизм и личность Сталина, равно как и его приспешников, по-настоящему и системно осудили бы, только если бы СССР проиграл войну. Но этого не произошло, и поэтому в головах некоторых существует убеждение, что то, что ласково называется «перегибами», якобы стоило результата. Мол, миллионы жертв голода, раскулачивания, политических репрессий, принудительные переселения целых народов, миллионные потери в дурно спланированных военных операциях — все это якобы стоило индустриализации (которая, к слову, стартовала еще при царском режиме в 1880-е годы).
Размышляя обо всем этом, я невольно нашла подтверждение своих мыслей, услышав от других, ранее не знакомых мне людей подобные замечания.
Третьего мая я побывала на заседании, посвященном Дню Победы, которое проводилось в Тургеневской библиотеке в Москве. Организаторами были руководители и преподаватели Свято-Филаретовского православно-христианского института. Одним из выводов этой лекции-беседы стала мысль о том, что из войны советское общество, в частности русский народ, вышло с раздвоенным сознанием. На войне люди столкнулись отнюдь не с романтическими приключениями, а в первую очередь со страшными проявлениями жестокости, бессмысленности и со страхом. Это надломило психику миллионов людей — как солдат и офицеров, так и мирного населения. По мнению Людмилы Владимировны Комиссаровой, которая вела этот вечер, фронтовики и их семьи были вынуждены во время войны и после нее пытаться совмещать в голове собственные воспоминания и ложь официозной пропаганды и официозные же оценки итогов Второй мировой войны (со всеми слишком прямолинейными выводами, сглаживаниями, замалчиваниями, ура-патриотизмом и чуть ли не националистической риторикой конца 40-х годов). Миллионы были вынуждены жить в условиях, когда слова и дела мало соотносились друг с другом, когда в официальной речи преобладали эвфемизмы и недомолвки, а в идеологии — двойные стандарты и шаткие объяснительные модели. Выступая от имени Свято-Филаретовского института, Л. В. Комиссарова, разумеется, свела эту ситуацию к тому, что преодоление этой раздвоенности, которая, поразив наше общество еще до войны и проявившись в 40-е годы, разъедает народ до сих пор, — преодоление этой раздвоенности сознания возможно лишь с верой и опорой на нечто вечное и справедливое по определению, т. е. на Бога.
Странно, что мысли о раздвоенности сознания, о массовой утрате твердого понимания, что является добром, а что — злом, все эти мысли об итогах Великой Отечественной войны и прошедших с ее окончания десятилетиях приходят одновременно в голову многим и многим. Может быть, постепенно настает новый исторический период, и его характерными особенностями станут отрезвление, морализаторство, строгость, серьезность и совестливость? Тяга к этому в принципе характерна для нашего общества, но, может быть, эта тяга из «фонового режима» перейдет наконец-то в «активный»?.. Вообще говоря, тяга к очищению после разгула — вполне закономерная штука… (Вот, значит, недалек тот день, когда в России будут обитать только высокодуховные зануды, и редкий смельчак позовет в Содом и Гоморру.)

Закончу описание своей гипотезы про иное развитие событий после войны так. Сейчас ажиотированные пенсионеры, например, из Прибалтики проводят «парады войск СС». По-моему, это признак того, что данные люди не просто не умны, но и добровольно выставляют себя на всеобщий позор. Можно не любить и даже ненавидеть советский режим, но гитлеровский режим — это ничуть не лучшее устройство, и выказывать поддержку ему — это обнаруживать полное отсутствие мозга. Ведь в данной ситуации речь же идет не о противопоставлении белого и черного, а о противопоставлении справедливости и разума всему бездарному, злому и смертоносному (например, злобным диктаторам и их режимам).