Рассказ о ханже

Ниже идет рассказ об одном рабочем, который оказался лицемером и ханжой. Рассказ был написан в 1932 году старым большевиком, рабочим, который еще в начале 1900-х годов за свою пропагандистскую деятельность впервые попал в тюрьму и ссылку. Эпизод, о котором идет речь в отрывке, произошел в конце 1880-х годов.


Канатчиков Семен Семенович. Из истории моего бытия / Рис. Сарры Шор. М.: Старый большевик, 1932. С. 44, 47—48.

Однажды в субботу вечером, после получки, когда вся наша «артель» предавалась своему обычному разгулу, мы тоже пошли побродить, по Александровскому саду, где частенько «стреляли» за чулочницами. Проходя по набережной около городских купален, которые обычно являлись летом общедоступным местом любовных утех маломощного рабочего люда этого района, токарь Степка, балагур и озорник, вдруг обратил наше внимание на одно обстоятельство:
— Гляди, гляди, ребята! Ваш святой угодник Сущий с девкой в купальни ходил.
— А может, это не он? — усомнились мы и встали поодаль, так, чтобы он нас не заметил.
— Да что вы, ослепли, што ль! — рассердился Степка.
По деревянным сходням неторопливой походкой поднималась широкая, широкоплечая, с бородатой лопатой фигура Сущего, с узелком в руках, а рядом с ним шла известная всему району проститутка Машка.
Не успели мы опомниться о неожиданности, как Степка сорвался с места и побежал навстречу выходившей паре.
— С законным браком поздравляю, Василь Иванович! Любитесь да мойтесь и греха не бойтесь, — созорничал Степка.
Сущий сначала очень смутился, но затем, цыкнув на Степку, той же неторопливой походкой пошел домой.
На другой день «звонари» нашей артели изощряли свое остроумие, потешаясь над Сущим.
— Отец Сущий, и тебя блудница во греси ввела, — зубоскалил строгальщик Иван.
— Дело житейское, — вставил другой. — Баба-то у него в деревне… Только гляди, отец Сущий, часов не поймай, — они и петь не поют, и спокою не дают.
— Полюбишь в шляпке, поносишь в тряпке, - комментировал третий.
Сущий сначала слушал все это со смиренным спокойствием, чаще обыкновенного только вынимал табакерку и втягивал щепотку табака в нос. Но затем, по-видимому, он не выдержал. Не торопясь, натянул на ноги сапоги, надел картуз и пошел на улицу.
Несмотря на все его благообразие и смирение, Сущего в мастерской не любили и боялись. В его присутствии не ругали администрацию, не пили лак; когда он подходил к чужому верстаку — смолкали разговоры, все прилежно принимались за работу. Про него говорили, что он присваивает себе деньги, собираемые им на лампадное масло, но никто не решался ему отказать, когда он подходил в получку и просил двугривенный. Нередко его можно было видеть в пивной в среде подвыпившей щедрой компании, но никто никогда не видел, чтобы он платил деньги за пиво. Его земляки, рязанцы, рассказывали, что он купил у помещика тридцать десятин земли на выплату, но об этом никому не рассказывал.